На очередном витке спирали, по которой движется в своем развитии гуманитарное знание, и в ходе очередной «эпистемической революции» российская лингвистическая мысль столкнулась с необходимостью выработки нового термина для адекватного обозначения содержательной стороны языкового знака, который снял бы функциональную ограниченность традиционных значения и смысла и в котором бы органически слились логико-психологические и языковедческие категории.

  Возникшая потребность породила появление целого ряда соперничающих номинативных единиц, общим для которых было стремление «отразить в понятиях» неуловимый «дух народа» – этническую специфику представления языковых знаний. В конкурентной борьбе в российской лингвистической литературе с начала 90-х годов прошлого века столкнулись «концепт» (Арутюнова 1993; Лихачев 1993; Степанов 1997, Ляпин 1997: 40–76; Нерознак 1998; и др.) «лингвокультурема» (Воробьев 1997: 44–56), «мифологема» (Ляхтеэнмяки 1999; Базылев 2000: 130–134), «логоэпистема» (Верещагин–Костомаров 1999: 70; Костомаров–Бурвикова 2000: 28; 2001: 32-65), однако на сегодняшний день становится очевидным, что наиболее жизнеспособным здесь оказался «концепт», по частоте употребления значительно опередивший все прочие протерминологические новообразования.

  Жизнестойкость «концепта», как представляется, не в последнюю очередь объясняется естественностью его вторичной терминологизации, возможность которой уже была заложена в лексической системе русского языка, где он выступал синонимом «понятию», этимологически воспроизводившему его «внутреннюю форму». Любопытно отметить, что в соответствии с одним из существующих на сегодняшний день критериев (Нерознак 1998: 85) концепт является «концептом» как раз в силу того, что он не находит однословных эквивалентов при переводе на другие языки и не соответствует содержанию своей производящей основы concept(um/us). Языкотворчество здесь пошло по пути наименьшего сопротивления лексического материала и проложило словообразовательную тропинку так, как прокладывают дорожки в «английском парке»: там, где ходят.

  Как и термин «когнитивные науки» (Кубрякова 1994: 35), объединяющий дисциплины, изучающие «язык мысли», термин «концепт» является зонтиковым, он «покрывает» предметные области нескольких научных направлений: прежде всего когнитивной психологии и когнитивной лингвистики, занимающихся проблемами мышления и познания, хранения и переработки информации (Кубрякова 1996: 58), а также лингвокультурологии, определяясь и уточняясь в границах теории, образуемой их постулатами и базовыми категориями. Однако ментальные объекты, к которым отправляет имя «концепт», не обладают общим специфическим родовым признаком (принадлежность к области идеального – это свойство все тех же значения и смысла, идеи и мысли, понятия и представления, образа и гештальта пр.) и находятся скорее в отношениях «семейного сходства», подобного отношениям номинатов имени «игра», где «мы видим сложную сеть сходств, переплетающихся и пересекающихся» (Витгенштейн 1994: 11). Можно допустить, что, подобно множеству в математике, концепт в когнитологии – базовая аксиоматическая категория, неопределяемая и принимаемая интуитивно, гипероним понятия, представления, схемы, фрейма, сценария, гештальта и др. (Бабушкин 1996: 19-27; Стернин 1998: 24-27; Попова-Стернин 2001: 72-74).

  При любом понимании концепт как операционная единица мысли – это способ и результат квантификации и категоризации знания, поскольку его объектом являются ментальные сущности признакового характера, образование которых в значительной мере определяется формой абстрагирования, модель которого задаётся самим концептом, тем самым он не только описывает свой объект, но и создает его.

  Лингвистическая концептология имеет смысл как самостоятельная научная дисциплина в той мере, в которой она исследует содержательные свойства языковых, двуплановых единиц, как бы широко эти планы ни были разведены, от идиосимвола универсального предметного кода до лексико-грамматического поля.

  Различия в подходах к концепту когнитивной семантики и лингвокультурологии в достаточной степени условны и связаны не столько с общими задачами этих дисциплин – типологией и моделированием представления знаний в языке (Баранов-Добровольский 1997:11-14; Михальчук 1997: 29) – сколько с техникой выделения объекта исследования и методикой его описания.

  Объектная база концепта в лингвокогнитологии предельно широка: в неё входят все типы лексических и грамматических значений единиц кодифицированного естественного языка, поддающиеся описанию в терминах, разработанных для представления знаний, элементами которого являются фреймы, сценарии, модели и пр. (Баранов-Добровольский 1997: 14). В то же самое время интерес лингвокогнитологов не ограничивается национальной концептосферой и достигает концептуальной области невербальных идиосимволов универсального предметного кода (Попова-Стернин 2001: 36).

  Вполне допуская возможность существования невербализованных концепттов, лингвокогнитология занимается типологией вербализации смыслов, где лингвистически значимыми оказываются даже лакуны (Стернин 1998: 26-28).

  Лингвокогнитологические исследования имеют типологическую направленность и сфокусированы на выявлении общих закономерностей в формировании ментальных представлений. В тенденции они ориентированы на семасиологический вектор: от смысла (концепта) к языку (средствам его вербализации).

  Успешно работая с относительно несложными семантическими единицами, элементы которых жестко структурированы, лингвокогнитология сталкивается с трудностями при моделировании многокомпонентных ментальных объектов, обозначаемых абстрактными именами – «калейдоскопических концептов», таких как «долг», «порядочность», «совесть», которым приписывается свойство «текучести» (Бабушкин 1996: 63-67). Эти концепты имеют нежесткую структуру, в силу чего их «структурное моделирование в принципе невозможно» (Стернин 2000: 15). Кроме того, концепты высшего уровня сопротивляются типологизации по причине своей индивидуализированности – такие концепты телеологической направленности, как «счастье» и «любовь», например, не поддаются описанию в рамках однотипной матрицы.

  Лингвокультурология исследует соотношение языка и культуры, проявляющееся в способах языкового выражения этнического менталитета (Телия 1999; Снитко 1999: 7: Красных 2002: 12 и др.). Тем самым интерес лингвокультурологов фокусируется на изучении специфического в составе ментальных единиц и направлен на накопительное и систематизирующее описание отличительных семантических признаков конкретных культурных концептов. Опять же в тенденции, лингвокультурологические исследования ориентированы скорее ономасиологически и идут от имени концепта к совокупности номинируемых им смыслов.

  Наибольший разброс и рассогласованность («игривость») в понимании сущности и смысла концепта наблюдается как раз в лингвокультурологии, что связано, очевидно, с неопределенностью производящего термина «культура» (см. обзор точек зрения на культуру в: Степанов 1997: 13-17; Маслова 2001: 12-18), которым можно обозначать, в принципе, любые артефакты – все, что не является природой, в том числе с определенными оговорками науку и язык, и тогда можно прийти к тому, что «не-культурных концептов» в языке нет вообще, что ставит под сомнение правомерность выделения самой лингвокультурологии в отдельную научную дисциплину.

  Практически общепризнанно, что культурный концепт – многомерное ментальное образование (Ляпин 1997: 18; Степанов 1997: 41; Воркачев 2002: 80; Карасик 2002: 129), в котором выделяются несколько качественно отличных составляющих (слоев, измерений и пр.). Разногласия здесь касаются в основном количества и характера семантических компонентов: «дискретная целостность» концепта образуется взаимодействием «понятия», «образа» и «действия» (Ляпин 1997: 18); в нем выделяется понятийная сторона и «все, что делает его фактом культуры» – этимология, современные ассоциации, оценки (Степанов 1997: 41); «ценностная, образная и понятийная стороны» (Карасик 2002: 129); понятийная составляющая, отражающая признаковую и дефиниционную структуру концепта, образная составляющая, фиксирующая когнитивные метафоры, поддерживающие его в языковом сознании, и значимостная составляющая, определяемая местом, которое занимает имя концепта в языковой системе (Воркачев 2002: 80). Многомерность культурного концепта соотносима с его сложностью, внутренней расчлененностью, что обуславливает получение статуса культурного концепта для семантически неразложимых ментальных образований погружением в культурно-языковую среду: оператор логики оценок «безразлично» в языке с приобретением аксиологических коннотаций и образных ассоциаций становится концептом «равнодушие/апатия».

  Эксплицитно либо имплицитно концепт – всегда объект сопоставительного анализа, подразумевающего сравнение: внутриязыковое, когда сопоставляются облик и функционирование концепта в различных «областях бытования» – дискурсах (научном, политическом, религиозном, поэтическом и пр.) и сферах сознания, межъязыковое, когда сопоставляются концепты различных языков.

  Как и любое сопоставительное исследование, изучение концептов направлено преимущественно на выявление отличительных черт своего объекта: установление его этнокультурной специфики, которая понимается по-разному. В качестве этноспецифичного может приниматься признак, положенный в основу номинации – внутренняя форма имени (Карасик 2002: 149), в реализации которого наблюдается серийность, массовидность. Этноспецифичность может усматриваться в стереотипизации моделей мировосприятия и поведенческих реакций, отраженных в семантике концепта (См.: Добровольский 1997: 37, 42). Этноспецифичность концепта в контексте межъязыкового сопоставления дает основания рассматривать его как единицу национального менталитета, отличного от ментальности как общей совокупности черт национального характера.

  Кванторизация культурных концептов – их деление на универсальные и идиоэтнические (Вежбицкая 1999: 291-293; Алефиренко 2002: 259-261) в достаточной мере условна, поскольку идиоэтничность частично присутствует и в концептах-универсалиях, отличающихся от одного языкового сознания к другому своим периферийным семантическим составом и способами его иерархической организации.

  Концепт – многомерная интегрирующая эвристическая категория, в нем выделяются, как можно было увидеть, преимущественно три разнородных составляющих, из которых, однако, по сути, чаще всего лишь одной приписывается определяющее начало.

  Конституирующим в семантике концепта может быть понятие, которое «мерцает в его глубине» (Ляпин 1997: 27). Описать понятийную составляющую концепта классически, через перечисление дефиниционных признаков оказывается невозможным, и тогда её толкуют апофатически, через отрицание (См.: Степанов 1997: 76; Колесов 2002: 64): это то в содержании концепта, что не является образным, не связано с местом имени концепта в лексической системе языка и пр. Понятийную составляющую культурного концепта образуют разнотипные семантические признаки: дефиниционные/дистинктивные, отличающие его от смежных концептов; эссенциальные/сущностные, формирующие его концептуальные «фацеты»; импликативные, выводимые из дефиниционных; энциклопедические – дефиниционно избыточные и пр. (См.: Воркачев 1995: 57; 2001: 49-50).

  Определяющим в семантике культурного концепта может считаться ассоциативный компонент в форме образно-метафорических коннотаций либо прецедентных связей.

  Включение в состав концепта образной составлющей (Воркачев 2001: 54-57) (типового представления, гештальта, прототипа, стереотипа, символа и пр.) – это как раз то, что выгодно отличает его от понятия, лишенного наглядности. Более того, «вещные коннотации», отраженные в несвободной сочетаемости имени концепта, могут как раз раскрывать его этнокультурную специфику (Чернейко 1997: 285). Воплощая концепт в слове, образная составляющая в ходе становления концепта может «сублимироваться» до символа (Колесов 2002: 107).

  Специфическую черту лингвокультурного концепта может также составлять его включенность в «вертикальный контекст», формирующий его прецедентные свойства, – способность ассоциироваться с вербальными, символическими либо событийными феноменами, известными всем членам этнокультурного социума (См.: Гудков 1999; Слышкин 2000).

  И, наконец, определяющим в тройке «измерений» концепта может быть номинативное, собственно лингвокультурологическое, связанное с его вербализацией в конкретном естественном языке и ориентированное на «тело знака» – имя концепта, слово, его воплощающее.

  Формальной характеристикой культурного концепта, поддающейся статистическому учету, является так называемая «номинативная плотность» (Карасик 2002: 133) – наличие в языке целого ряда одно- или разноуровневых средств его реализации, что напрямую связано с релевантностью, важностью этого концепта в глазах лингвокультурного социума, аксиологической либо теоретической ценностью явления, отраженного в его содержании (Карасик 2002: 139; Бабаева 2002: 25). Другим проявлением релевантности содержания культурного концепта можно считать его «переживаемость» (Степанов 1997:41): способность при попадании в фокус сознания интенсифицировать духовную жизнь человека.

  Синонимические средства, образующие план выражения лингвокультурного концепта, кластеризуются и упорядочиваются частотно и функционально. Внутри семантических гнезд выделяются концепты разного плана значимости, и здесь особый интерес для лингвокультурологического исследования представляют парные концепты – «семанические дублеты»: «счастье-блаженство», «любовь-милость», «справедливость-правда», «свобода-воля», «честь-достоинство» и пр., где этноспецифическая маркированность закреплена преимущественно за вторыми членами пары.

  В основу типологии лингвокультурных концептов может быть положен также уровень абстракции их имен: если имена отприродных реалий к концептам никогда не отправляют, то имена предметных артефактов, обрастая этнокультурными коннотациями, в принципе, могут образовывать «знаковое тело» культурного концепта (См.: Карасик 2002: 145).

  Однако культурные концепты – это, прежде всего, ментальные сущности, в которых отражается «дух народа», что определяет их антропоцентричность – ориентированность на духовность, субъективность, социальность и «личную сферу» носителя этнического сознания.

  В принципе, абеляровскую традицию в трактовке концепта продолжает подход к культурным концептам как к обыденным аналогам философских, главным образом этических категорий (Арутюнова 1993), с той, может быть, оговоркой, что для средневековых концептуалистов имя концепта связывалось исключительно с латинским языком. Однако в качестве концептов этого типа могут рассматриваться также универсальные, наличествующие в любой этнокультуре онтологические, гносеологические и семиотические и, вероятно, другие категории, в той или иной форме входящие в «обыденное сознание».

  Ближе всего к концептам-духовным сущностям стоят «эмоциональные концепты» (См.: Красавский 2001; Дорофеева 2002), воплощающие субъективность и занимающие промежуточное положение между предметной (наблюдаемой) и абстрактной (метафизической) областями (Чернейко 1997: 111).

  Очевидно, можно утверждать, что «(лингво/культурный) концепт» представляет собой в достаточной мере «фантомное» ментальное образование как в силу своей эвристичности – он принадлежит к инструментарию научного исследования – так и в силу того, что он является своего рода «ментальным артефактом» – рукотворен и функционален, создан усилиями лингвокогнитологов для описания и упорядочения все той же «духовной реальности».

  Оставаясь протермином вне контекста конкретной научно парадигмы (теории), он «накрывает» идеальные сущности, общим для которых является лишь «не-материальность» – принадлежность к области субъективного.

 Литература