Проблемы лингвоконцептологии

С.Г. Воркачёв

Выходные данные: Воркачев С. Г. Концепт любви в русском языковом сознании // Коммуникативные исследования 2003: Современная антология. Волгоград: Перемена, 2003. С. 189–208.

Концепт любви, безусловно, отражает представления о базовых («терминальных» – Джидарьян 2001: 132) ценностях и «экзистенциальных благах» (Брудный 1998: 75), в которых выражены основные убеждения, принципы и жизненные цели, и стоит в одном ряду с концептами счастья, веры, надежды, свободы. Он напрямую связан с формированием у человека смысла жизни как цели, достижение которой выходит за пределы его непосредственно индивидуального бытия.

Концепт любви, в отличие от его ближайшего «телеономного соседа» – счастья-блаженства, невозможно описать в терминах сущностных признаков, отправляющих к конкретным причинам возникновения этого чувства. И если семантика счастья задается совокупностью существующих в определенном хронотопе взглядов на «источники» возникновения этого душевного состояния (наслаждение, покой, добродетель, самореализация, осуществление призвания и пр.) (См. подробнее: Воркачев 2002: 34-54), то отсутствие рациональных («корыстных») оснований для возникновения любви входит в определение этого чувства. Причина зарождения любви у человека и выбор её предмета изначально необъяснимы, в этом смысле остаются верны на все времена евангельские слова о том, что «тайна сия велика есть» (Ефес.: 5, 31–32), а концепт любви как, наверное, никакой другой соответствует представлениям о выразителе «неопределимой сущности бытия в неопределенной сфере сознания» (Колесов 2002: 51).

Вполне обоснованно считается, что в единицах естественного языка отражается «наивная картина» мира его носителей (Апресян 1995, т.1: 56–60), а лексическая семантика представляет «обыденное сознание» этноса, в котором закреплены память и история народа, его опыт познавательной деятельности, мировоззрение и психология (Тарланов 1993: 6). Специфические же черты этого со знания – этнический менталитет – то, что в русской традиции можно назвать «духовностью» – хранятся в паремиологическом фонде языка: пословицах, поговорках, различных формах народного творчества.

В семантическом составе лексических единиц, передающих понятие любви в естественном языке, выделяются три уровня признаков. Прежде всего, это дефиниционные семы, совокупность которых совпадает с дефиниционной частью полного (но не избыточного) определения (о типологии определений: Bierwish-Kiefer 1969: 73) и позволяет выделить предмет из класса ему подобных. Признаки избыточные (redundant), несущие информацию, превышающую необходимый и достаточный минимум сведений для такого выделения, являются энциклопедическими. И, наконец, ряд семантических признаков занимает промежуточное положение между дефиниционными и энциклопедическими: они представляют собой переформулировку дефиниционных либо логические следствия из них и являются импликативными.

Обобщенный прототип, семантическая модель любви, построенная на основе анализа представлений о ней в научном типе сознания – в этических и психологических исследованиях и словарях, выглядит следующим образом. Любовь – что чувство, вызываемое у субъекта переживанием центрального места ценности объекта в системе его личностных ценностей при условии рациональней немотивированности выбора этого объекта и его индивидуализированности-уникальности. При этом любящий испытывает желание получить предмет в свою «личную сферу» или сохранить его в ней, желает ему добра и процветания, готов идти ради него на жертвы, заботиться о нем, берет на себя ответственность за его благополучие, он находит в любви смысл своего существования и высший моральный закон. В эротической любви libido - половое влечение - сопровождается каритативностью: сочувствием и состраданием. Любовь – чувство непроизвольное, спонтанное, «любовное» желание блага и благожелание неутолимы. Возникновение любви связано с красотой предмета, со стрессовостью обстановки и наличием в «алфавите чувств» субъекта знака дня соответствующей эмоции. Любовь - чувство развивающееся и умирающее, способность любви у человека зависит от природного и возрастного ресурса. Влюбленность сопровождается у человека изменением взгляда на мир и на любимого, а также депрессивно-эйфорическими проявлениями. Любовь полна антиномий: она амбивалентна - включает в себя момент ненависти к своему партнеру, вместе с наслаждением приносит и страдание, она – результат свободного выбора объекта и крайней от него зависимости. Считается, что любовь - высшее наслаждение и что ее суть заключается в гармонии, взаимодополнении.

Именно этот семантический прототип любви, практически не отмеченный культурно-языковой спецификой, и будет принят в дальнейшем за tertium comparationis при анализе национальной формы «обыденного» сознания. Его семантическое ядро образует дефиниционные признаки, связанные с ценностью («благом»): сам признак «ценность» идентифицирует любовь со сферой аксиологически-оценочных эмоций, признак положительности этой ценности противопоставляет любовь ненависти и безразличию, признаки центральности этой ценности в системе личностных ценностей субъекта, немотивированноcти выбора объекта и индивидуализированности объекта отделяют любовь от других видов положительного эмоционального отношения. Ближайшие семантические признаки любви связаны с ядерными импликативно – они из них выводятся – и в большинстве случаев представляют собой своего рода реакцию субъекта на центральность ценности объекта: готовность идти на жертвы ради сохранения объекта в своей жизненной сфере, благожелание, забота о нем, ответственность за сохранение любовных отношений, постоянство, преданность – все то, что создает для человека смысл существования. Все прочие признаки являются энциклопедическими и отправляют преимущественно к условиям возникновения и протекания этого чувства: стрессовость, динамизм, алфавитность, ресурсность, «оптический сдвиг», соматика и пр.

Если в словаре имя концепта отправляет к иерархизованной совокупности семантических признаков – дефиниционных, энциклопедических, выводных и пр., то при употреблении его в составе предикативных единиц, очевидно, актуализуется в идеале какой-то один из них, помещаемый говорящим в коммуникативный фокус высказывания.

Источником формирования иллюстративного корпуса послужили паремиологические словари русского языка (Аникин 1988; Даль 1996; Жуков 2000; Михельсон 1997), из которых были отобраны единицы пословичного типа, характеризуемые предикативностью (т.е. построенные на базе предложения, а не словосочетания), двуплановостью (наличием прямого и переносного смысла) и в большинстве случаев элементами поэтической организации (ритмом и рифмой).

Полученный иллюстративный корпус (где-то 220 единиц), безусловно, в значительной мере отмечен архаичностью (главным образом за счет использования словаря В. Даля): некоторые пословицы носителям современного русского языка уже просто непонятны («Не милое прялье, где милого нет»; «Баженый не с борка, а с топорка»), большинство же других в речи сейчас не употребляется и в качестве фразеологизмов (воспроизводимых единиц с фиксированной формой) не опознается. Тем не менее, как представляется, этот факт если и умаляет их эвристическую ценность для исследования этнического менталитета, то весьма незначительно, поскольку в большинстве случаев архаичные паремии, как правило, дублируются действующими в современном речевом обороте пословичными синонимами. Следует также заметить, что массовидные стереотипы обыденного сознания этноса – а именно в них и отражается его культурная специфика – не связаны жестко с каким-то одним способом реализации и сохраняют свою идентичность, несмотря на изменение вербальных либо иных средств своего знакового воплощения.

Трудность содержательной классификации паремий, вербализующих концепты вообще и концепт любви в частности, заключается прежде всего наверное в том, что классификационные признаки в их семантическом составе представлены синкретично, диффузно: «Любовь зла – полюбишь и козла» – здесь можно усмотреть и «неподконтрольность», и «немотивированность выбора», и «индивидуализированность выбора», и, может быть, что-то еще.
      Из числа дефиниционных признаков концепта любви в русском пословичном фонде наиболее представительно отражен признак ценностной ядерности (центральности) предмета любви, передаваемый, с одной стороны, паремиологическими единицами, отправляющими к эмоциям, вызванным отсутствием «самого дорогого» («Не милое прялье, где милого нет»; «Не мил и свет, когда милого нет»; «Дружка нет: не мил и белый свет»; «Без тебя опустел белый свет»; «Без тебя пуст высок терем»; «Без тебя заглох широкий двор»; «Без тебя не цветно цветы цветут, не красно дубы растут в дубровушке»; «Много хороших, да милого (милой) нет»; «Не мил и вольный свет, кода милого друга нет), с другой – пословицами, отражающими интенсивность желания соединиться с любимым («Хоть топиться, а с милым сходиться»; «Хоть пловом плыть, да у милого быть»; «К милому другу круг (крюк) не околица»; «К милому и семь верст не околица»; «Не далеко к милому – девяносто в сторону»).

Признак рациональной немотивированости выбора объекта вкупе с признаком «неподконтрольности» в пословичном фонде русского языка представлен паремиями «Полюбится сова – не надо райской птички»; «Покажется (полюбится) сатана (сова) лучше ясного сокола»; «Любовь зла – полюбишь и козла»; «Не по милу хорош, а по хорошему мил/не по хорошему мил, а по милому хорош»; «Приглянулся черт ягодкой»).

И, наконец, последний дефиниционный признак концепта «любовь» в пословичном фонде русского языка – «индивидуализированность выбора объекта» – представлен паремиями «В милом нет постылого, а в постылом нет милого»; «Миленек – и не умыт беленек/Кто кому миленек – и не умыт беленек», «Хоть ряба, да мила»; «Милому мила – и без белил бела»; «Каждому своя милая – самая красивая», отражающими платоновское «абсолютное принятие» любящим личности любимого.

Импликативная, производная семантика в составе концепта любви связана, прежде всего, с центральностью положения предмета любви в системе личностных ценностей субъекта и представлена через «каритативный блок»: благожелание, нежность, заботу, уважение к личности любимого, снисходительность к его слабостям и недостаткам, сострадание и жертвенность, преданность и готовность прощать – любовь «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1-Коринф.: 13, 7). Каритативные признаки любви в русском пословичном фонде передаются паремиями «Любовь не знает мести, а дружба – лести»; «Ради/для милого дружка и сережка из ушка»; «Ради милого и себя не жаль»; «Милого жаль, а от постылого прочь бы бежал»; «Для милого не жаль потерять и многого»; «За милого и на себя поступлюсь»; «Любить – чужое горе носить, не любить – свое сокрушить»; «Куда мил дружок, туда и мой сапожок»; «Куда б ни идти, только с милым по пути»; «Хоть/люби не люби, да/только почаще взглядывай»; «Жена, ты любить не люби, а поглядывай!»; «Хоть не люби, только почаще взглядывай (т. е. угождай, служи)»; «Оттого терплю, что больше всех люблю»; «От того терплю, кого больше люблю»; «Полюби-ка нас в черне, а в красне и всяк полюбит»; «Полюби нас в черненьких, а в беленьких и всяк полюбит»; «Кто кого любит, тот того и голубит». Особенно выделяет русское паремиологическое сознание «миротворческие качества» любви: «Где советно, там и любовно»; «Где совет (союз, любовь), там и свет»; «Любовь да лад – не надобен и клад»; «Любовь да совет – на том стоит свет»; «Любовь да совет, так и горя (нуждочки) нет»; «Где любовь да совет, там и горя нет»; «Где любовь, там и совет»; «Совет да любовь, на этом свет стоит».

Ценностная ядерность любви определяет также «всесильность» этого чувства, отраженную в пословицах «Любовь все побеждает» калькированной, очевидно, с латинской Omnia vincit amor, «Будешь любить, коли сердце болит»; «С любовью не шутят».

К рациональной немотивированности выбора объекта любви восходят, очевидно, импликации компенсаторной интуитивности этого чувства, которые можно усмотреть в пословицах «Любовь не глядит, а все видит»; «Сердце сердцу весть подает»; «Сердце сердце чует»; «Куда сердце летит, туда и око бежит».

Число паремий, передающих энциклопедические, дефиниционно избыточные признаки, чуть ли не на порядок больше числа паремий, передающих и дефиниционные, и импликативные признаки. Как отличительной чертой культурного концепта является семиотическая («номинативная» – Карасик 2002: 131) плотность – наличие множества знаковых средств его материализации, так для определения этнокультурной значимости семантического признака, очевидно, важен ранг его количественной представленности в пословичном фонде языка.

Из числа энциклопедических признаков концепта «любовь» наиболее представленным паремиологически в русском языке оказывается признак положительной ценности этого морального чувства – любовь здесь получает и общеаксиологическую оценку как высшее благо («Нет ценности супротив любви»; «Мир и любовь – всему голова»; «Нет того любее, как люди людям любы»; «Милее всего, кто любит кого»; «Мило, как люди людям милы»; «Пиво не диво, и мед не хвала; а всему голова, что любовь дорога»; «Ум истиною просветляется, сердце любовью согревается»; «Деньги прах, одёжа тоже, а любовь всего дороже»), и прагматическую, утилитарную оценку как средство или условие достижения этого блага («С милым век коротать – жить не горевать»; «С милым годок покажется за часок»; «С милым другом и горе пополам разгорюешь»; «С милым живучи не стошнится»; «С милым мужем и зимой не стужа»; «С милым и рай в шалаше»; «С милым хоть на край света идти»; «Хоть сухарь с водой, лишь бы, милый, с тобой»; «Проживешь и в шалаше, коли милый по душе»; «Для тех, кто любит, и в декабре весна»).

Любовь, как, впрочем, и любую эмоцию, невозможно вызвать произвольно, и признак неподконтрольности (как «внешней» – принуждения, так и «внутренней» – волевой) в русском языке уверенно занимает второе место по числу пословичных реализаций: «Любви, огня да кашля от людей не утаишь/спрячешь»; «Любовь закона не знает, годов не считает»; «Любовь не картошка: в горшке не сваришь»; «Любовь не картошка: не выбросишь в окошко»; «Любовь не пожар, (а) загорится – не потушишь»; «Любовь на замок не закроешь»; «Сердцу не прикажешь»; «Из сердца не выкинешь, а в сердце не вложишь»; «Любовь рассудку не подвластна»; «Любовь за деньги не купишь»; «Насильно мил не будешь/Насилу не быть милу»; «Любовь не, пожар, а загорится – не потушишь»; «Поп руки свяжет и голову свяжет, а сердца не свяжет»; «Бояться себя заставишь, а любить не принудишь»; «Крестом любви не свяжешь»; «Любовь не милостыня: её каждому не подашь»; «Деревенщина Ермил, да посадским бабам мил»).

Третьим по рангу количественной представленности в паремиологическом фонде русского языка идет признак амбивалентности любви, которая в русском сознании непременно связана со страданием: «Нельзя не любить, да нельзя не тужить»; «Где любовь, там и напасть»; «Полюбив/полюбишь, нагорюешься»; «Милый не злодей, а иссушит до костей»; «Любит (Люби), как душу, а трясет (тряси), как грушу»; «У моря горе, у любви вдвое»; «Полюбить, что за перевозом сидеть»; «Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не видит его»; «Тошно тому, кто любит кого; а тошнее того, кто не любит никого»; «Любить тяжело: не любить тяжеле того»; «Любить – чужое горе носить; не любить – своё сокрушить!»; «Не видишь – душа мрет, увидишь – с души прет»; «Горе с тобою, беда без тебя»; «Любовь хоть и мука, а без нее скука».

Следующими по рангу идут признаки «разлуки» и «иронии».

В русском менталитете любовь тесно связана не только со страданием, но и с разлукой, которой она проверяется и которая также является её непременным атрибутом: «С глаз долой – из сердца вон»; «Реже видишь – больше любишь»; «Разлучит нас заступ да лопата»; «Осолит разлуку нашу горсть сырой земли»; «Ох охонюшки, тошно без Афонюшки. Иван-то тут, да уряд-то худ»; «От мила отстать – в уме не устоять»; «Без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить»; «Без милого не жить, а и при милом не быть»; «Без тебя, мой друг, постель холодна, одеялочко заиндевело»; «Любовь не верстами меряется»; «Милый далеко – сердцу не легко».

Пословицы о любви в русском паремиологическом фонде активно используются для перифрастического, иронического выражения нелюбви: «Люби сено в стогу, а барина в гробу»; «Любит и волк овцу»; «Любит и кошка мышку»; «Любит, как собака палку/редьку»; «Люблю, как черта в углу»; «Мил ему, как порох в глазу»; «Люб, что свекровин кулак»; «Люблю, как клопа в углу: где увижу, тут и задавлю»; «Его милее нет, когда он уйдет»; «Мил за глаза»; «Спереди любил бы, а сзади убил бы».

Далее идут признаки «красота», «взаимность», «побои», «оптика» и «отрицательная оценка».

В русской паремиологии внешняя красота признается источником возникновения любви («Любовь начинается с глаз»; «Глазами влюбляются»; «Где больно, там рука; где мило, тут глаза»; «Тоска западает на сердце главами, ушами и устами»), в то же самое время отрицается её значимость для «любовного быта» («С лица воду не пить, умела бы пироги печь»; «С лица пряники не печатать»).

Русское паремиологическое сознание озабочено проблемами безответной, несчастной любви, а точнее необходимостью жить с нелюбимым: «Тошно жить без милого, а с немилым тошнее»; «Тошно тому, кто постыл кому, а тошнее тому, кто мил кому»; «С милым во любви жить хорошо»; «Несолоно хлебать, что немилого целовать»; «Одно сердце страдает, другое не знает»; «Мое сердце в тебе, а твое в камени».

Характерной приметой характера русской женщины, по свидетельству пословичного фонда, является готовность терпеть побои от любимого: «Кого люблю, того и бью»; «Милого побои не больно/долго болят»; «Милого побои на кости»; «Кто кого любит, тот того и бьет»; «Милый ударит – тела прибавит»; «Милый побьет, только потешит».

Характерной чертой любви в русском паремиологическом представлении является утрата способности к здравому суждению и аберрация зрения: «Любовь и малое принимает за великое»; «Любовь может и слепа быть – черное за белое почитает»; «Молодость глупа, а любовь слепа»; «Любовь слепа»; «Любовь ни зги не видит»; «У любви нет глаз».

Любовь, а чаще всего её начальная стадия – влюбленность – нередко оцениваются в русских пословицах отрицательно: «Влюбился, как сажа в рожу влепился»; «Влюбился, как мышь в короб ввалился»; «Втюрился, как рожей в лужу»; «В любви добра не живет»; «Любовь - крапива стрекучая»; «Любовь да свары – хуже пожара». Следом по рангу идёт признак «судьба».

Непостижимость причин возникновения любви – «тайна сия велика есть» – и её слепая власть дают основания русскому паремиологическому сознанию уподоблять это моральное чувство судьбе, слепой, неумолимой и неизбежной: «Суженый, что бешеный»; «Суженый, ряженый – привороженый»; «Суженого и на коне (на оглоблях, на кривых) не объедешь»; «Баженый не с борка, а с топорка»; «Не отколь взялся, бог дал».

В русских пословицах отмечается роль материальной стороны для устойчивости «любовного быта»: «С деньгами мил, без денег постыл»; «Муж любит жену богатую, а тещу – тороватую»; «Муж любит жену здоровую, а брат сестру – богатую»; «Муж любит жену здоровую, а жених невесту – богатую».

Тремя паремическими единицами представлены признаки «интенсивность» («Без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить»; «Мороз любви не остудит»; Изнизал бы тебя на ожерелье, да носил бы в воскресенье»), «соматические проявления» («Не спится, не лежится, все про милого грустится»; «Не пил бы, не ел, все б на милую глядел»; «Подвела сухоту к моему животу»), «недолговечность» («Миловались долго, да расстались скоро»; «Приглядится милый – тошней постылого»; «Был милый, стал постылый»), «воздействие» («Любовь и умника в дураки ставит»; «Всяк страх изгоняет любовь»; «Любовь не тюрьма, а сводит с ума»), «косметика» («Мило не мыло, а беленькое личико»; «Белила не сделают мила»; «Подо нрав не подбелишься»).

Двумя единицами представлены признаки «аутентичности» («Любит тот, кто учит»; «Кто любит, тот не потакает»), «памяти» («Старая любовь не забывается (не ржавеет»; «Старая любовь долго помнится»), , «неутолимости» («Не наесться куском, не нажиться (не натешиться) с дружком»; «Не приестся хороший кусок, не прискучит хороший дружок»), «возраста» («Молодость без любви, как утро без солнца»; «Седина в бороду, а бес и ребро»), «равенства» («Равные обычаи – крепкая любовь»; «Мила не бела, да я и сам не красен»).

Оставшиеся полтора десятка паремиологических единиц какой-либо последовательной признаковой классификации поддаются с трудом. Они дают советы кого любить, кого – нет, как любить, говорят о том, что глаза – зеркало любви («Люби своих, помни чужих»; «Люблю тебя, да не как себя»; «Любовь – кольцо, а у кольца нет конца»; «Обнявшись, веку не просидеть»; «Сухая любовь (платоническая) только крутит»; «Тепла рука у милого, так любит»; «Злого любить – себя губить»; «Женатого целовать не сладко»; «Вслед за милым не нагоняешься»; «Речисты у милого глаза»; «Глаза говорят, глаза слушают»; «Забудется милый, так вспомянется»; «Чужого мужа полюбить – себя погубить»; «Не дорог подарок, дорога любовь»).

Обзор энциклопедических, «периферийных» признаков любви свидетельствует о крайней противоречивости восприятия этого морального чувства паремиологическим сознанием, дающим ему самому и последствиям его воздействия на человека диаметрально противоположные оценки: любовь одновременно бескорыстна и меркантильна («Любовь за деньги не купишь» – «С деньгами мил – без денег постыл»), она – высшая ценность и зло («Нет ценности супротив любви» – «В любви добра не живет»), разлука её укрепляет и губит («Разлука любовь бережет» – «С глаз долой – из сердца вон»), она никогда не забывается и быстро приедается («Старая любовь не ржавеет» – «Приглядится милый – станет постылый»), влюбляются во внешность и любят личность («Глазами влюбляются» – «С лица пряники не печатать»), любовь ослепляет и все видит («У любви нет глаз» – «Любовь не глядит, а все видит»), без неё плохо и с ней нехорошо («Не мил свет, когда милого нет» – «Где любовь, там и напасть»).

Сопоставление семантических признаков концепта любви, представленных в русском паремиологическом сознании, с семантическим прототипом этого концепта, полученным в результате анализа научного дискурса, показывает, что дефиниционные признаки (ценностная ядерность, немотивированность выбора и индивидуализированность его объекта) представлены здесь в полном объёме, расхождения же касаются в основном признаков периферийный, «избыточных».

Если признаки «каритативного блока» (сострадание, забота, внимание, уважение, готовность прощать и жертвовать), неподконтрольности, неутолимости, связи с красотой, изменения оптики восприятия, психосоматики и амбивалентности присутствуют и в научном дискурсе и в паремиологии, признаки стрессовости, «алфавитности», динамизма, ресурсности и гармоничности реализуются только в этико-психологических текстах, то все прочие энциклопедические признаки являются исключительным достоянием русского «обыденного сознания» и в научной парадигме никак не представлены.

В заключение можно попытаться создать обобщенный образ концепта любви по данным русской паремиологии, куда войдут в порядке своего частотного ранга дефиниционные, импликативные и энциклопедические признаки, выраженные в пословичном корпусе не менее чем тремя единицами:

Любимый – это самое дорогое, что есть у человека. Он – единственный, его не выбирают, он дается судьбой. Ради него ничего не жаль, он хорош в любом виде, ему можно все простить и от него можно все вытерпеть.Любовь не зависит от нашей воли, от неё нельзя спрятаться, она человека ослепляет, она же делает его проницательным. Любовь – высшее благо и наслаждение, в то же самое время она – страдание и беспокойство, а для кого-то и зло. Хотя она надолго запоминается, она недолговечна. Разлука у кого-то любовь укрепляет, у кого-то – губит. Одной красоты, даже естественной, для любви недостаточно, нужна еще и духовная близость. Для счастливой любви нужна взаимность. Любовь бескорыстна, но без материального достатка она угасает. Любовь преобразует человека, воздействует на его характер и психику.

Обзор паремиологических представлений о любви, т.е. диахронический срез культурного концепта, можно дополнить срезом синхроническим, полученным из опроса информантов, которым задавался вопрос: «Что такое любовь в вашем представлении?». Как представляется, сопоставление паремиологических и современных обыденноязыковых представлений даст возможность выявить динамику и общие тенденции изменения национального менталитета – в каком-то смысле «проверить алгеброй гармонию».

Можно предполагать, что культурный концепт инерционен в той же мере, что и национальный менталитет, единицей которого он является, поскольку для разрушения когнитивных, аксиологических и поведенческих стереотипов, составляющих этническое сознание, смены одного или нескольких поколений и простого изменения жизненных обстоятельств явно недостаточно.Насколько известно, в статистике для получения валидных результатов необходим минимальный объем выборки в 2000 единиц. Тем не менее, как представляется, результаты опроса сотни информантов, хотя и не дают оснований для категорических выводов, все-таки позволяют обозначить кое-какие общие направления в изменении семантического наполнения культурного концепта.

Все житейские определения любви, как и дружбы (Кон 1989, 141), суть метафоры, каждое из них высвечивает какую-то одну или несколько сторон, признаков явления, ими и ограничиваясь, т.е. выдавая часть за целое, причем определения эти даются не в форме дефиниций, через перечисление существенных признаков понятия, а преимущественно в виде «интерпретации» (Карасик 1990, 61–64) – толкования через признаки, значимые в личном опыте интерпретатора: «Любовь – это когда...»

Ответы респондентов в значительной мере многофакторны, в них приводится более одного семанического признака: на сто ответов приходтся 145 упоминаний 38 выделенных признаков.

Как для эпистемологии каждой отдельной науки наиболее значимыми представляются «теории среднего уровня», позволяющие систематизировать её основные понятия (См.: Фрумкина 1996: 56), так и для «концептологии любви», очевидно, особой ценностью будут обладать теоретические обобщения, позволяющие, судить о мировоззренческой специфике носителей обыденного сознания. Эти обобщения характеризуются определенной степенью абстрактности, дающей им возможность «подняться» над отдельными семантическими признаками, в то же самое время они в достаточной мере конкретны чтобы идентифицировать начала, положенные в основу формирования определенного семантического блока.
      Здесь, прежде всего, выделяется «каритативный блок», включающий признаки, связанные с «семантическим дублетом» любви – милостью/милосердием: жертвенность, терпимость, готовность прощать, доверие, преданность, уважение, заботу, ответственность, доброту, нежность. Затем идут «андрогинный» семантический блок, включающий семантику, восходящую к представлениям о любви как о поиске недостающей половины, когда-то отсеченной от человека, о любви как о взаимодополнении (понимание, гармония, соответствие, взаимность); «этимологический» блок, образованный признаками, восходящими к «этимону» глагола «любить» – «хотеть/желать» (влечение, стремление, страсть); «нигилистический» блок, включающий признаки, отрицающие существование либо ценность любви (любовь – это миф, сказка, её нет; это болезнь души, безумие); «гедонический» блок (наслаждение, удовлетворение, отсутствие отрицательных эмоций, что-то хорошее) и блок «хорошего отношения» (симпатия, хорошее отношение).

Индивидуальное и «блочное» частотное распределение семантических признаков концепта «любовь» в ответах респондентов представлено в таблице 1.

Опрос респондентов показал еще раз, что любовь – чувство, действительно, интимное: многие под тем или иным предлогом отказались ответить на вопрос «Что такое любовь?» – отшутились или сказали, что не знают, что связано, очевидно, с тем, что, формулируя свое понимание любви, человек делает публичными свои представления о самых сокровенных жизненных ценностях. Те же, кто ответил, ни разу не упомянули дефиниционно значимые признаки понятия любви, называя исключительно признаки энциклопедические и импликативные, чаще всего в научной парадигме не фигурирующие вовсе.

Безусловным лидером в «личном зачете» является семантический признак «взаимопонимание» («полное/взаимо/понимание», «отклик души», «это когда друг друга понимаешь») – 30 упоминаний, причем для 16 респондентов этот признак – единственная характеристика любви. Далее по рангу идут (2) «влечение» («взаимопритяжение», «физическое и духовное влечение», «это когда хочется видеть», «это когда с нетерпением ждешь встречи»); (3) «доверие»; (4) «гармония» («гармония душ», «сексуальное и идеологическое соответствие», «две взаимодополняющие половинки»); (5) «тревога» («это когда думаешь все время о ком-то, беспокоишься, переживаешь»; «это когда за кого-то сердечко болит»); (6) «готовность прощать», «бескорыстие» («готовность отдавать, доставлять радость, ничего не желая взамен»); (7) «уважение», «жертвенность» («это когда для человека ничего не жалко»; «это готовность жертвовать ради другого»), «верность/преданность», «страсть» («что-то трепещущее, вызывающее бури в душе»), «эйфория» («это когда хочется петь, прыгать»; «состояние полета»; «это когда душа взлетает и падает, взлетает и падает»), «взаимность», «смысл жизни» («это самое главное в жизни», «цель жизни», «это то, ради чего стоит жить»), «счастье» («неразрывное со счастьем», «это когда всем хорошо», «счастливый семейный очаг»); (8) «желание», «привязанность», «обман» («миф», «самая старая сказка»), «болезнь» («психическое расстройство», «болезнь сердца», «прекрасное безрассудство»); «идеализация» («это когда человек для вас идеал, вы его обожествляете, и это перекрывает все его недостатки»), «другое Я» («это когда ты в другом человеке видишь себя», «когда ты находишь себя в другом»), «симпатия», «наслаждение». Десятое место по рангу занимают однократные упоминания признаков («удовлетворение», «чувственность», «нежность», «взаимоотдача», «приспосабливание к другому», «несвобода» (зависимость), «близость» (быть рядом), «поцелуй Бога», «гармония со Вселенной» и пр.).

Однако в «командном зачете» на первое место выходит «каритативный блок», включающий признаки, «материализующие» гуманистическую составляющую любви, блок же «андрогинный», комплементарный, основу которого составляет взаимопонимание, идет сразу же на втором месте. Со значительным отставанием следующие ранги занимают блоки «этимологический», «гедонический», «нигилистический» и просто «хорошее отношение».

Можно отметить, что общим для большинства ответов является «вынесение за скобки» (видимо, как само собой разумеющихся) дефиниционно важных признаков любви, отличающих её от чувственного влечения, симпатии и дружбы. Почти две трети упоминаний в ответах респондентов (88 из 145) занимают признаки, входящие в «каритативный» и «андрогинный» блоки, характеризующие любовь как «абсолютное признание» и принятие личности другого.

Сопоставление семантических признаков, упомянутых в ответах респондентов, с представлением концепта любви в русской паремиологии свидетельствует, прежде всего, о значительных отличиях в области периферийной семантики, что может быть следствием как эволюции самого концепта, так и несовпадением речевых жанров – опрос информантов это далеко не то же самое, что народное творчество. Тем не менее, налицо частотное преобладание и там, и там семантики «каритативного блока», а если принять, что с «ценностной ядерностью» связана семантика «этимологического блока» – желание/стремление определяется именно ценностью объекта и ею же индуцируется, то очевидно, что в основные семантические параметры концептуализации любви в русском языковом сознании принципиальных изменений не претерпели, за исключением разрастания «андрогинного» семантического блока, представленного в паремиологии лишь пословицей «Одна думка, одно сердце». Можно также отметить, что в ответах респондентов отсутствует упоминание таких частотных в паремиологическом представлении признаков, как неподконтрольность и амбивалентность/страдание.

Литература